'Роман - миф'. Б. Сучков о романе Томаса Манна 'Иосиф и его братья'

С тех пор как у человека появилось сознание, его не перестает волновать вопрос о своем месте в мире, в бесконечной цепи превращений бытия.

Древнейшие космогонические мифы, сказания и легенды, искусство и рождающаяся философия — все они были проникнуты стремлением разгадать или разъяснить величайшую тайну жизни: как возник человек и для чего существует он под небесным сводом, озаряемый звездным сиянием, светом солнца и луны;

есть ли человек господин земли и украшение вселенной или он — игрушка божества, раб собственной натуры.

Эта двойная загадка издревле тревожила человеческий ум, толкая его на путь самопознания, заставляя его среди повседневных дел, забот и труда задумываться о собственном предназначении на земле.

С неслыханным мужеством и настойчивостью за исторически обозримое время человек проник в огромную мастерскую природы, вырвав у нее множество тайн.

В наши дни бесстрашно прокладывает он себе путь в микро- и макрокосм, в недра атома и клетки, в беспредельные дали звездного пространства, где возникают и рушатся миры, где идет беспрерывное становление материи.

Он достиг вершин могущества, о котором раньше было трудно и мечтать.

Научный, технический, индустриальный прогресс человечества очевиден.

Но почему двадцатый век стал свидетелем двух чудовищных по своим масштабам мировых войн; почему одновременно с научными и социальными дерзаниями человека, великим искусством, которое он создал,

стали возможны костры из книг, Освенцим и Майданек, геноцид и расовая ненависть; почему в мире не перестает литься кровь и творяться леденящие душу насилия и злодеяния?

Не повинна ли во всех негативных процессах общественного развития сама человеческая натура, независимо от тех социальных условий, в которых живет и действует человек?

И если его натура дуалистична, поскольку в ней соседствуют добро и зло, то не праздным становится вопрос, какое из этих начал преобладает в человеке и определит будущее всего человечества.

Этот круг идей и натолкнул Томаса Манна на мысль написать на основе библейской легенды об Иосифе Прекрасном роман о становлении человеческой личности, ее природе и прояснить вопрос о том, какое начало господствует в человеке — доброе или злое.

Другой побудительной причиной был давний интерес писателя к Древнему Египту, его своеобразной и таинственной культуре. Роман этот и был написан Манном в 1933 — 1943 гг.

В статье "Иосиф и его братья" (1942) он объяснил свой интерес к мифу желанием изобразить извечность устремлений человека к гуманности.

Подобный интерес к сюжетам и событиям, обладающим универсальностью, проявляли многие художники, в том числе Гете и Толстой, в свое время намеревавшиеся переложить и творчески переработать библейский рассказ об Иосифе, обладающий богатством человеческого и психологического содержания.

Всеми средствами своей огромной и утонченной художественной техники Томас Манн добивается ощущения достоверности всего происходящего в той древней истории.

Но достоверность "Иосифа" — лукава. В своей тетралогии великий писатель отдавался игре собственного воображения, с поразительным артистизмом обрабатывая и обогащая жизненный материал, весьма непросто поддающийся художественной обработке.

И несмотря на то, что действие романа отнесено к четырнадцатому веку до нашей эры, к тому времени, когда властителем земли Кеме, или Египта, был фараон Аменхотеп IV, называвший себя Эхнатоном и поклонявшийся богу Атону, олицетворявшему солнечный диск, — тетралогию нельзя причислить к историческим романам.

Обращение Манна к мифам народов Ближнего Востока, создавших великие цивилизации, было естественным, ибо эти мифы составили подоснову Библии, откуда писатель заимствовал сюжетную схему своей тетралогии.

Кроме того, культура народов, населявших Малую Азию и окрестные земли: шумеров, хеттов, хурритов, филистимлян, арамеев, ассирийцев, вавилонян, иудеев и египтян, — их мифы были гораздо старше, нежели культура и мифологические воззрения греко-римского мира.

От них веет дыханием седой древности — загадочной и манящей.

В обширном введении к тетралогии, Томас Манн приоткрывает завесу над кладезем прошлого, в глубинах которого клубятся века и тысячелетия, и показывает, что нельзя рассматривать Библию как источник, повествующий об изначальных днях человеческой истории.

Многие представления и мифы, легшие в основу библейских легенд и существенно повлиявшие на духовный мир героев романа, уходят своими корнями в безмерные дали минувшего и повторяют мифы народов, некогда населявших и Двуречье и другие малоазиатские земли.

Так, библейскому Ною предшествовали легендарный шумерийский царь Зиусудра — строитель ковчега и вавилонский Ут-Напиштим, соорудивший корабль, в котором он спасся сам и спас всевозможную живность во время всемирного потопа.

Да и сам миф о всемирном потопе встречается в разных частях света. То же можно сказать и о мифе об Эдеме и сотворении человека.

В библейской Вавилонской башне угадывается архитектура урских зиккуратов — многоступенчатых зданий, строительство которых вызвало раздражение у взыскующего бога Авраама — праотца Иосифа — и заставило его покинуть Ур Халдейский и отправиться в странствия сначала в Харран, а затем в Ханаан.

Дабы подчеркнуть мысль о невозможности начинать рассказ о свойствах человеческой натуры, отталкиваясь лишь от библейских легенд, и усилить ироническое глубокомыслие пролога,

Томас Манн возводит многие мифологические представления к сказочным культурам Атлантиды, Гондваны и Лемурии — легендарным материкам, якобы погрузившимся в воды Мирового Океана.

Но философским центром вступления, конечно, является пересказ восходящей к орфическим мифам и учению о Троице неоплатоника Плотина антропософской легенды о "романе души" — о соединении души с материей, облагородившем материю.

Согласно этой легенде, которую Манн перелагает с легкой, но вполне явственной усмешкой, — до сотворения мира уже существовал некий идеальный и светоносный образ прачеловека, борца со злом (еще Гильгамеш хотел стереть все зло с лица земли),

оставившего в материи частицу собственной лучезарности, которая при сотворении рода людского и человеческой натуры пошла в дело как важнейший строительный материал.

Поэтому бессмысленно искать в какой-либо точке прошлого истоки высоких нравственных качеств человека — они присущи ему от рождения, они извечны, как извечно стремление человека к высшему, к добру, человечности.

История Иосифа Прекрасного и должна была подтвердить эту истину.

Она, эта история, возникает в романе в мифологическом обрамлении, и многие ее особенности сами зависят от мифа, который, по мысли Манна, будучи одним из выражений коллективной памяти человечества,

соединяет в себе прошлое и настоящее, как бы устраняя временной промежуток между разновременными явлениями и сообщая событию, о котором рассказывается в мифе, непосредственную актуальность, сиюминутность.

В самом деле, история Исаака в некотором роде повторяет историю Авраама, и Исаак это чувствовал.

Точно также наставник Иосифа и домоправитель Иакова, вольноотпущенник Елиезер, ощущал себя и воспринимался другими членами Иаковлева рода не столько как существующий рядом с ними и вместе с ними человек,

а как живое повторение первоначальной модели всех Елиезеров — того пра-Елиезера, который служил праотцу рода — Аврааму.

Враждебные и неприязненные отношения Иакова с его братом Исавом повторяют мифологическую схему отношений Авеля и Каина, а если обратиться к другим мифам, то и отношения египетских богов — братьев Сета и Озириса (в коптском произношении — Усири).

Сама судьба Иосифа, перипетии его жизни представляют собой своеобразное повторение житий умирающих и возрождающихся богов — шумерского Думузи (в Библии — Таммуза), финикийского Адониса, греческого Диониса.

Это повторение мифологизирующим сознанием уже некогда возникавших ситуаций, а также ощущение специфической духовной связи собственной личности со многими явлениями мира порождено у героев романа особой формой ассоциативного мышления и самовосприятия,

которую известный историк первобытного сознания Леви-Брюль определял термином сопричастие или партиципация.

Сопричастие давало возможность человеку отождествлять или уподоблять себя своему предку, роду, местности, небесному светилу, какому-либо материальному объекту, тотемическому животному или растению и т. д.

Эту особенность мышления своих героев, живших уже в развитом обществе, находящемся в стадии распада родовых связей, Томас Манн изображает как слабеющую под воздействием цивилизации,

опиравшейся не на пастушество — чем занимался род Авраама, — а на земледелие — основу мощи Кеме;

В сцене смерти Ицхака писатель изобразил, как в предсмертном забытьи глава рода Ицхак, к ужасу ближних, ощутивших в этот миг дыхание безмерной старины, неожиданно для всех очень похоже и непристойно заблеял как овен, и в чертах лица умирающего вдруг проступило сходство с бараном — забытым тотемом рода.

Также и умирающий Иаков, раздававший коснеющим языком благословения своим двенадцати сыновьям, путал их с двенадцатью знаками зодиака,

а его злополучный брат Исав, у которого Иаков хитростью выкрал права первородства, стал называться Едомом — по имени местности, куда он ушел со своими чадами и домочадцами, женами и стадами, уязвленный совершимшимся над ним обманом.

Сама страна Едом, в свою очередь, олицетворялась Исавом и сливалась с представлением о нем.

И во время прогулок в рощу Адониса вместе со своим младшим братом Вениамином украшавший себя миртовым венком Иосиф подчеркивал тем самым тождество своей судьбы с судьбой погребаемого и возрождающегося бога, ибо мирт был деревом Адона-Таммуза.

Томас Манн эти психологические метаморфозы своих героев объясняет тем, что он называл "тайной сферы".

Проще говоря, вращение небесной сферы, перемещение светил, созвездий зодиака, Солнца и, наконец, важнейшего божества народов Двуречья — Луны, культ которой был необыкновенно распространен,

толкало людей на мысль найти соответствия этим небесным явлениям в земной жизни и, более того, установить неразрывную связь между движением небесной сферы и превращениями земных богов,

которые, подобно небесным светилам, заменяли друг друга в беспрерывной цепи превращений.

То же самое относится и к его брату Сету, превращавшемуся то в огнедышащего отца вихрей — Тифона греков, то во владыку огня Молоха, то, после других изменений, в красную планету Нергал, или Марс.

Однако эти представления, согласно воззрениям Манна, характеризовавшие мифологическое сознание прародителей Иосифа, уже вытеснялись другим представлением о метафизических силах, господствующих над людьми, и более отвечавшим новым духовным и моральным потребностям человека.

Поверья, обычаи и нравственные нормы древности препятствовали тому, чтобы частица лучезарности, оставленная в людях светоносным героем "романа души", смогла определять поступки и образ мыслей человека.

Чувствуя это, Иаков начал в мыслях своих трудиться над созданием образа нового божества, которое должно было заменить кровожадных, распутных и жестоких богов древности.