Продолжение статьи Б. Сучкова

Разумеется, попавший в дом к Петепра — библейскому Пентефрию, — прекрасный, расторопный, сообразительный и доброжелательный раб Озарсиф,

обладающий, вдобавок, выдающимися административными способностями и умением располагать к себе людей, — быстро выдвинулся и сравнительно скоро занял место управителя дома Монт-кау, который вскоре умер, очистив тем самым для него место.

Но дом Петепра, содержавшийся в великом изобилии, был странным домом, а порядок, соблюдавшийся в нем, — хрупким, непрочным порядком.

Отношения между членами дома — Петепром — видным сановником фараона, и между его женой — были, по сути, чисто формальными в самом точном смысле этого слова, ибо, храня форму, они не имели действительного содержания.

Петепра лишь номинально был управителем и начальником многих ведомств фараона, и столь же номинально он был супругом прекрасной Мут-эм-энет, хозяйки его дома и жрицы храма бога Атум-Ра, или Амуна, почитаемого народом египетского божества.

С формальной супругой Петепра связывали сложные обрядово-придворные обязанности и отношения, в конечном итоге скрывавшие тщательно упрятанную взаимную ненависть, в общем-то понятную.

Ожиревший гигант, всячески стремившийся компенсировать собственную неполноценность, ходивший с копьем на гиппопотама и собственноручно управлявший упряжкой непокорных коней, он был внутренне беззащитен и жил в постоянной тревоге и за внешнее благополучие дома своего,

и за благополучие государства, ибо он знал — Иосиф читал ему об этом из старого папируса, — что были времена, когда первые стали последними, и за несправедливости людям благополучным пришлось понести расплату.

Он чувствовал непрочность мира, всей жизни, но сам ничего не мог сделать, предаваясь меланхолическим размышлениям над бренностью сущего.

Но прежде всего он был добр и стал относиться к Иосифу как к человеку, а не рабу, и Иосиф отплатил ему тем же, то есть человеческой приязнью. Стойкость этой приязни предстояло проверить Мут-эм-энет, хозяйке дома,

изнывающей среди роскоши придворного дворца, рядом с мудрым, терпимым и нелюбимым мужем, брак с которым имел для нее чисто юридическое и символическое значение.

С тем большим неистовством обрушивает она свои неутоленные желания на прекрасного раба, на Иосифа, клевеща на него и добиваясь его казни после того, как он устоял перед великим соблазном.

Мифологическая схема, которой была подвластна судьба Иосифа, сработала еще раз.

После того как он был оклеветан Мут-эм-энет, он предстал перед судом Петепра, которому выпала житейская, бытовая роль обманутого или почти обманутого мужа и мифологическая — быть судьей в царстве мертвых, где пребывал Иосиф-Озарсиф, что означало — "умерший".

Судья был строг, но вместо немедленной казни, которой требовала Мут-эм-энет, проявил мудрую терпимость и приговорил Иосифа к заключению в островной тюрьме, и вторично, как зерно в борозду, попадает Иосиф в яму, из которой на сей раз ему удалось выбраться благодаря собственной сообразительности и ясности разума.

Изображая необычную, можно сказать, чудесную судьбу и жизнь Иосифа, писатель почти все необычные происшествия, встречавшиеся на жизненном пути героя и его сородичей,

объясняет естественными причинами, за тем небольшим исключением, когда в роман-миф, роман-сказку закономерно начинают проникать сказочные элементы.

Но заключительное и на первый взгляд воистину чудесное восхождение Иосифа к престолу фараона, рядом с которым он занял одно из самых важных мест, — объясняется Манном весьма трезво и реалистически.

Заурядное событие — дворцовые интриги — привело в тюрьму, где проводил свои дни Иосиф, помогая начальнику тюрьмы и облегчая труд каторжан, —

придворного пекаря и придворного чашника, причем один из них наверняка был виновен в выдвинутом против них обвинении, и для наблюдательного Иосифа тревожное поведение пекаря говорило о многом.

Сны, которые он им истолковал, подтвердили его наблюдения: рассказ пекаря о том, что он видел во сне, яснее ясного говорил о его вине и о том, что он знал свою вину и пробовал ее скрыть.

Вводя эпизоды с толкованием Иосифом сновидений в роман — центральные в библейском рассказе о его жизни, — писатель не только следует своей манере — зримому изображению того, о чем бегло, вскользь и неполно говорилось в Библии,

но и продолжает полемику с фрейдовским учением о толковании снов, иронически отбрасывая сексуальную символику, обязательную для фрейдовского разбора сновидения, и связывая сон не со сферой подсознания, а с материальными процессами и явлениями повседневной жизни, реального опыта человека.

Собственно, этот подход к сновидению помог ему объяснить и истолковать сны фараона о тощих и тучных коровах и колосьях, и дать совет главе государства, в присутствии его матушки, оказывавшей весьма серьезное влияние на ход государственных дел, — что и как надо совершить, дабы спасти землю Кеме, или Египет, от грозящих невзгод и бедствий.

С того момента, как Иосиф стал ближайшим советником фараона, его правой рукой, — Иосифом-Кормильцем, роман Томаса Манна перестает быть произведением, исследующим извечное свойство человеческой натуры, прославляющим ее лучезарность,

и превращается в социальную утопию в духе гетевского "Вильгельма Мейстера" или заключительных сцен "Фауста".

Иосиф перестает быть человеком, приспосабливающимся к житейским обстоятельствам, он начинает сам воздействовать на жизненные условия во имя блага людей, а не во имя отвлеченной государственной или религиозной идеи.

Он в полном смысле слова становится Кормильцем, избавляя народ от голода — одного из самых страшных бедствий, и его действенная гуманность отличает его от гуманности чувствительного и склонного к мечтательности фараона.

Эхнатона, как и сановника Петепра, как и множество других сановных и несановных, и просто богатых граждан цветущей страны Кеме, тревожил вопрос — очевидный для всех них, —

о социальном неравенстве египтян, о грядущей опасности массового взрыва, когда мятеж сможет охватить всю страну, в которую тогда ворвутся разбойники-бедуины, когда богатые станут бедными, а бедные богатыми,

когда не станет больше старых законов и сын будет в междоусобице убивать отца, а брат — брата, когда звери, а не люди начнут пить воду из каналов, а люди станут смеяться смехом смерти. Жуткое, зловещее предчувствие вполне возможных событий.

Дабы избежать этого тяжкого времени, которое может наступить, Иосиф создает новую систему экономики, сочетающую в себе спекуляцию и благотворительность, государственное ростовщичество и меры общественного призрения,

систему, вообще ставшую возможной лишь при наличии полной, говоря современным языком, тотальной монополии на зерно, в условиях, когда многолетние неурожаи создали и в Кеме, и в окрестных странах и мелких княжествах и султанатах нехватку хлеба, грозящую голодом.

Иосиф превосходно этим воспользовался. Сначала он прибрал к рукам, то есть в казну фараона, все золото и серебро у богатых и бедных, почти весь их скот, всю землю и сделал многих людей - государственными рабами, направив их в подходящие для государства места жительства и работы.

Потом Иосиф ликвидировал крупное землевладение и земли бывших владельцев земельных угодий населил мелкими землевладельцами, ответственными перед властью, то есть государством, за качество обработки земли,

что влекло за собой в конце концов не только улучшение агрикультуры, но и более справедливое или почти справедливое распределение земли между народом.

Затем Иосиф обложил налогом земледельцев, достаточно крупным, чтобы иметь свободный капитал, и достаточно умеренным, чтобы, не разоряя их и не превращая в фактических рабов или крепостных, поставить их в зависимость от государства.

Таким образом, идеальная система, которую создавал Иосиф, сочетала принцип обобществления с принципом свободы отдельного собственника, что в общих чертах отражало то значение, которое придавал государственному капитализму

— при сохранении частной собственности — рузвельтовский "новый курс" — аналог и прототип Иосифовых реформ, который в слегка завуалированном и мифологизированном виде описывался в заключительной части тетралогии.

Заключительная часть тетралогии, рассказывающая о примирении Иосифа с братьями, о переезде Иакова со всеми чадами и домочадцами, овцами, козами, верблюдами, ослами, мулами и рабами в одну из отведенных для них областей Египта — земли Госен, Косем, Кесем или Гошем, — написана как торжественное, мажорное, театрализованное шествие.